Надо, надо, обязательно надо с ними заняться. Стыд какой: двенадцать дней живу для одной себя. И родители тоже небось косятся!..

Да чего они там косятся, ни капельки они не косятся! Разве мама будет коситься! Да мама для меня, для нас всех… Нет! Опять я не то. Не в том дело — косятся или не косятся. Я же сама должна. Кто ж, кроме меня, маме поможет? Родька, что ли?»

Подумав так, она немного успокоилась. Лежала в светлой своей от проснувшегося солнца комнате, глядя в знакомый до последней трещинки потолок… «Я обязательно что-нибудь сделаю!»

Но тут опять тревога беспощадно подступила к ней. Утренняя тревога, самая опасная из всех тревог, потому что если сразу не сумеешь избавиться от неё, то целый день она будет с тобой, куда б ни пошёл ты и что бы ни делал. И даже ночью она останется — сидеть у твоей кровати чёрной сиделкой.

«Какая ты быстрая! — шептала ей утренняя тревога. — Раз, два — и решила… Сделаю, помогу… А когда?»

А правда, когда? День забит, как рюкзак перед походом. И чтоб туда что-то ещё втиснуть, надо, значит, что-то и выкинуть.

А выкидывать ничего не возможно!

Математику? Повторение? Вальку-синецветика? Их разговоры и медленные провожания после того, как чтение, математика и русский готовы? Даже любимейшей Машке Цаловой она отводит всего только переменки, да и то когда не надо подзубрить для страховочки какой-нибудь там параграф.

Так что же тут выкинешь из этого рюкзака?

Бомс! — пробили часы. Чинные, древние часы, оставшиеся ещё от бабушки, почти уже не помнимой Ольгой, потому что умерла она, когда Ольга была ещё детсадовкой вроде Родьки, то есть очень давно… А часы вот всё ходят… Мама их, между прочим, не особенно жалует из-за того, что тикают громко и что бьют. Мама даже говорит: «Я от них просыпаюсь!»

И тогда их повесили к Ольге. Тоже уж давно, наверное со второго или с третьего класса. «Ну хоть вы что-нибудь мне подскажите». Часы в ответ качали тяжёлым бронзовым маятником.

И тут до неё дошло (всё-таки подсказали часики!): да это же простая детская вещь — утро! Во-первых, не спать до последнего; во-вторых, может, и зарядку побоку. Она же не спортсменка, не Машка!

Вставать рано! Родьку в садик ей можно и самой собирать. И завтрак — тоже! Что она, не умеет завтрак приготовить? Пусть даже на пересменку — когда мама, а когда и она. И то уже хорошо!

Ольга вскочила — столько сил у неё сразу прибавилось! Сунула ноги в тапки, побежала в ванную.

Улыбаясь и глядя в зеркало на свою вымазанную зубной пастой физиономию, она думала, что, конечно, лучше бы с ними вечером. Но вечером когда ж?

Нет, она уж постарается утром. В конце концов, это не важно когда. Главное, чтоб каждый приносил в семью что-нибудь хорошее, тогда и будет настоящая семья. А что это — хорошее? А то, что Родька у них, например, такой маленький и милый. Лёнька — забияка и весёлый, вроде папы. А она, Ольга, заботится.

Она с удовольствием натёрла закоченевшие щёки полотенцем и вошла в комнату к мальчишкам. Оба ещё спали.

— Мяу, — сказала Ольга, — мяу! — Потом: — Киса-киса-киса…

Родька сейчас же открыл глаза. Поискал взглядом кошку, которой у них в доме никогда в жизни не водилось. На лице его было удивление. Наверное, он думал: «Вот так сон мне приснился!» Тут он увидел Ольгу и сейчас же улыбнулся ей, совсем забыв про кошачий сон.

— На зарядку! На зарядку! На зарядку, на зарядку становись! — пела Ольга и в это время Родькиными руками и ногами делала зарядку.

Тут и Лёнька проснулся. Видно, недовольный, что его разбудили на двадцать минут раньше, он залаял из-под одеяла. Он и как бы шутил, по своему обычаю, и в то же время был сердит, только при Ольге не хотел этого показывать.

Ольга всё поняла. Лицо её стало весёлым и спокойным, как и нужно в обращении с Лёнькой.

— Лёнь, иди быстренько в ванную. А потом будем вместе Родю собирать.

— А мама?

— Обойдёмся! Я, знаешь, что решила: объявляем маме, что на территории нашей квартиры организуется колхоз. Я председатель, ты бригадир, а Родька — колхозники.

Они весело стали собирать Родьку. Собственно, от Лёньки, конечно, помощи не было никакой. Ну принёс из комнаты забытый правый ботинок, ну поставил чайник… Однако Ольга и не рассчитывала на его помощь. Важно, чтоб он был с ней — второй младший братишка.

— Мы как колхоз назовём? — спросила Ольга.

— Колхоз-совхоз! — радостно запел Родька.

— Давай «Стремительный космонавт»! — быстро крикнул Лёнька и вдруг остановился — внимательно и с надеждой посмотрел на Ольгу.

Тут улыбаться ни-ни-ни!

— Хорошее название. Только непонятно, чего мы выращиваем… Смотри, например, названия: «Красный хлопкороб», «Рыбак», «Коммунистический пахарь». Понял? Кто что делает, тот так и называется.

— А мы что выращиваем? — сам у себя спросил Лёнька. И вдруг радостно сообразил: — А мы Родьку выращиваем!

— Правильно! — засмеялась Ольга. — Слушай, пускай у нас будет колхоз «Спелые родионы»?

Мама, заспанная, в таком известном, родном своём халатике, высунулась из спальни (а они буйствовали в большой комнате, в гостиной).

— Вы что колобродите ни свет ни заря, колоброды?

— А кто рано встаёт, тому бог подаёт! — выпалил Лёнька загодя разученный ответ.

— Какой бог, что вы несёте с утра пораньше! — Но голос у мамы был улыбающийся.

— А кто очень долго спит, будет толстый, словно кит!

— Георгий! — позвала мама жалобно. — Меня забили до полусмерти. Собственные дети!

— Кошмарная компания! — хрипло сказал папа. — Причём во главе с моей старшей дочерью. Послушай, Наташа, по-моему, у нас слишком много детей!

День начинался прекрасно!

Проводив в детский сад Родьку — и это тоже было для их семьи новостью, — Ольга шла в школу. Она спешила, но не очень уж сильно. Просто шла ритмично, как говорит Машка Цалова.

От хорошего настроения, от быстрого шага дышалось глубоко. С утра приударил едва заметный морозец, но солнце светило, несмотря на октябрь, и небо над головой было чистое. Ольга вспоминала о том, как они вприпрыжку шагали с Родионом, а перед лужами останавливались. И Родька осторожно проходил по белому хрусткому блинчику льда. Теперь, оставшись одна, Ольга сама с удовольствием хрустела этим молодым ледком. Такой звук получался, удивительно чистый!

«Так, — говорила она себе, — так-так-так! — И улыбалась. — Ну, что мне сегодня ещё предстоит?»

Сегодня начинался тринадцатый день из тех четырнадцати льготных, что дала ей Тамара Густавовна. Хотя совсем они и не были «льготными», наоборот, трудовыми — каких, может быть, никогда прежде не бывало в её жизни. «Неужели теперь я всегда так буду жить?» — подумала Ольга. И тут сердце на секунду заныло от того, какую ношу она на себя берёт. Но куда сильнее этой тревоги в её душе звучала радость. И даже гордость, пожалуй!

Да, она гордилась собой, хотя вслух никогда бы об этом не сказала и ни в каком дневнике не написала бы, ни в каком письме.

У школы её ждала Валя Силина. Она стояла, крохотуля, под большим рукастым деревом, почти совсем облетевшим: последние десятка два засохших листьев болтались на его ветвях как погремушки. Валя синими своими глазами смотрела не туда, откуда шла Ольга, а в другую улицу, откуда она должна была идти из дому. А Ольга ведь шла из детского сада.

— Ва-ля!..

— Ой! Олечка! — И потом чуть обиженно: — А я тебя ждала-ждала…

— Я Родю в садик отводила. Помнишь, младшего братишку — я тебе рассказывала.

До звонка оставалось минут семь — только раздеться да скорей бежать на этаж. И первый урок был геометрия!.. Но Валя требовательно держала Ольгу за модный накладной карман.

— Ты чего, Валь?

— Они… — Валя нахмурила почти невидимые свои бровки. — Они говорят, ты сама плохо учишься.

— Кто говорит?

— Из класса… А я говорю: «Нет, она хорошо!» И как дам портфелем! А они мне вот что — руку расцарапали.

— Больно было?

— Нет!.. А вдруг они твой дневник подсмотрят?